Как сейчас помню: было это в начале 1968 пода. Я заканчивал подготовку очередной передачи, когда меня вызвал к себе главный редактор.
— Вчера открылась выставка работ народных умельцев,— сказал он.— Посмотри, поговори с авторами, это люди самых разных профессий. Познакомишь радиослушателей с нашими земляками, которые отдают свободное время прикладному искусству.
Главный редактор не ошибся: выставка была интересной. Посетители подолгу, простаивали у стендов, рассматривая изделия, вырезанные из кости и дерева, разнообразную чеканку, мастерски сделанные макеты кораблей — от старинных парусников до современных океанских лайнеров.
Я переходил от одного экспоната к другому, знакомился с авторами наиболее удачных работ, беседовал с ними у микрофона. Уже заканчивая осмотр выставки, обратил внимание на гравюру по дереву, названную «Бегущая по волнам». Образ, навеянный строками Александра Грина. Хрупкая и в то же время сильная, неукротимая в своем порыве, устремленная вперед — такой изобразил Фрези автор гравюры.
Бесплатное обучение в колледже после 9 класса в Москве. Список колледжей и специальностей, другая полезная информация.
Я поинтересовался, кому принадлежит эта работа. Экскурсовод попросила подождать и через минуту-другую вернулась с автором.
— Абрам Шифрин,— коротко отрекомендовался он.
Передо мной стоял высокий плечистый человек средних лет, одетый в серый костюм и рубашку с открытым воротом. Большой лоб с залысинами и рельефными надбровными дугами венчали причесанные назад густые темные волосы. Глубоко посаженные глаза смотрели приветливо. Щеки гладко выбриты, а нижняя часть лица закрыта довольно густой бородой.
Узнав, что я из областного радио, Шифрин оживился, стал показывать свои работы, подробно ответил на вопросы. Он знакомил меня с творчеством своих подопечных — учащихся профтехучилища, где руководил кружком прикладного искусства, охотно оказал мне помощь в сборе материала о Выставке. В репортаже я сказал добрые слова и в его адрес, а одного из учеников Шифрина пригласил к микрофону.
Через несколько дней Шифрин навестил меня в редакции.
— Хороший репортаж вышел,— улыбаясь, сказал он.— Люди, которые слушали, получили представление о выставке.
Я поблагодарил, ответив, что этому во многом способствовали и его пояснения.
— Ну, что вы,— смутился Шифрин,— это я вас должен благодарить. Вы сделали то, чего не могли ожидать мои ребята: рассказали во всеуслышание о кружке, об их увлечении.
Уверен, они теперь ещё охотнее возьмутся за работу.
Помолчав, Шифрин добавил с улыбкой:
— Мне очень приятно встретить такого человека, как вы. Среди журналистов у меня до сих пор не было знакомых.
После этого он еще несколько раз приходил в редакцию, говорил, что слушает мои передачи, высказывал свое мнение. Я чувствовал интерес Шифрина ко мне и к моей работе, его доброжелательность.
Как-то он завел разговор о радиожурналах «Для тех, кто в море» и «Голубой Дунай», которые я в то время готовил ежемесячно.
— Зачем же две большие морские передачи? — спросил Шифрин. — Может быть, мой вопрос звучит наивно, но живу я в Одессе недавно и еще многого здесь не знаю… Растолкуйте мне, пожалуйста.
Я коротко рассказал ему то, о чем знает каждый житель нашего края.
На территории Одесской области расположены два больших пароходства. Город-герой Одессу по праву называют южными морскими воротами страны. Это один из крупнейших портов мира, у его причалов швартуются суда более чем ста стран. Черноморские сухогрузы и пассажирские лайнеры ежедневно находятся в пути к далеким и близким гаваням планеты. От наших берегов отправляются в промысловые рейсы рыболовные суда объединения «Антарктика». Быстро растет, развицдется еще один порт-гигант — Ильичевск.
История Черноморского морского пароходства насчитывает многие десятилетия. Советское Дунайское — сравнительно молодо, оно создано в октябре 1944 года, сразу же после освобождения Измаила от фашистских захватчиков. На его долю приходится более одной трети грузооборота на всем Дунае. В крупных портах Измаил и Рени грузы, доставленные по реке, перемещаются в трюмы морских судов, которые берут курс к берегам Северной Африки, Ближнего Востока, Южной Европы.
С каждым годом придунаиские государства увеличивают торговый обмен. Растет экономическое сотрудничество между ними, развивается судоходство. Особенно плодотворна совместная работа речников социалистических стран — членов Совета Экономической Взаимопомощи.
— Каждое пароходство имеет свои особенности, специфику, традиции,— подытожил я свой рассказ.— Поэтому мы и готовим два радиожурнала. Первый выпуск «Для тех, кто в море» прозвучал в 1959 году, а «Голубой Дунай» начал выходить недавно, в 1967-м.
Шифрин внимательно выслушал мои пояснения, сказал, что обязательно попросит в библиотеке книги о Черном море и Дунае.
— Вам сейчас, наверное, тоже приходится много читать о Дунае? — спросил он. — Но ведь не зря говорят: лучше один раз увидеть…
— В этом я убедился на собственном опыте. Пароходство предоставило мне возможность участвовать в круизе, я был гостем экипажа пассажирского лайнера и прошел путь до Вены и обратно.
— И в Вене были! — воскликнул Шифрин. На его лице была написана такая радость, будто не мне, а ему самому довелось совершить увлекательное путешествие. — О, это прекрасно — побывать в таком сказочном городе, в самом центре Европы, это просто великолепно! Какой отдых, какие впечатления!— не переставал восхищаться мой собеседник.
— Впечатления—да, отдых—-лишь отчасти. В творческой командировке всегда полно работы. Поездка произвела на меня неизгладимое впечатление. Но я не только любовался Дунаем. Привез репортажи из многих портов, подготовил часовую передачу о теплоходе «Дунай» и туристском маршруте от Альп до Черного моря. А в этом году планируется новая поездка, и меня ждет еще более сложная работа.
— Что вы имеете в виду?—поинтересовался Шифрин.
— В августе исполняется 20 лет со дня подписания Белградской конвенции о режиме судоходства на Дунае, и мне предстоит встретиться с руководителями пароходств, взять интервью у директора Дунайской комиссии.
Я что-то говорил о своих планах, но чувствовал, что Шифрин слушает меня уже с меньшим вниманием.
— Когда вы думаете ехать? — спросил он.
— Примерно в июне — июле.
Шифрин встал, принялся расхаживать по комнате, но вдруг остановился, как-то странно посмотрел на меня, будто увидел впервые. И тут же попрощался:
— Спасибо за беседу, большое спасибо, она была очень интересной и полезной.
Недели две Шифрин не давал о себе знать. Но вот снова послышался в телефонной трубке его голос:
— Друг мой, как поживаете, что у вас слышно?
И, не дав мне ответить, быстро заговорил:
— Соскучился по вас, но не могу навестить — приболел, простудился. Заходите ко мне, посидим, поболтаем. Не смейтесь, пожалуйста, над моими словами, но мне вас просто недостает. Приходите, рад буду повидаться…
Он подробно рассказал, где найти его, предупредив, что в квартире не один — снимает комнату, но это нас не стеснит.
Шифрин тепло встретил меня. Ожидая, пока он сварит кофе, с интересом принялся рассматривать его комнату. Меня поразили ее неустроенность и царящий здесь беспорядок, будто человек поселился ненадолго.
У стены стояла тахта, покрытая потрепанным выцветшим ковром. Рядом, на тумбочке, обосновался громоздкий радиоприемник, неказистый и потускневший, который, однако, продолжал уверенно служить: в комнате слышались приглушенные звуки музыки. В углу приютился старый шкаф, двери которого закрывались неплотно, показывая небогатый гардероб хозяина. Боковая стенка шкафа хранила множество следов от кнопок, несколько круглых металлических головок сиротливо выделялись на желтой фанере, ничего не закрепляя. На одной из полок стояла пишущая машинка, рядом лежали стопки белой бумаги.
Большую часть комнаты занимал стол, заваленный ветками причудливой формы, бутылками с лаком, палочками пластилина, беспорядочно разбросанными резцами, линейками, какими-то карандашными набросками. Увидев, что я рассматриваю все это, Шифрин сказал:
— Моя маленькая мастерская,— он показал рукой на стол,— делаю из Дерева разные подсвечники, кулоны, брошки, составляю картинки… Все для сувенирной фабрики.
На самодельной некрашеной полке стояли десятки книг: живопись, графика, сборники стихов, разрозненные тома Фейхтвангера, Стендаля, Цвейга, а также авторов, которых я не знал, работы по теологии, истории религии, психологии, книги на английском и немецком языках.
На одной из стен висели работы Шифрина. Они были, в основном, выполнены из дерева: персонажи античных времен, морская тематика, виды Одессы… Некоторые другие работы таили в себе сюжеты, содержание которых, при всем желании, я понять не мог. Когда попросил Шифрина помочь мне разобраться, он, отделываясь шутками, загадочно улыбнулся, затем проронил:
— Не торопитесь, друг мой, чем чаще вы станете приходить сюда, чем больше будете на них смотреть, тем лучше начнете понимать их. Наступит день, когда они откроются вам до конца, к тому времени вы и меня хорошо узнаете, ведь это взаимосвязано: автор и его произведения.
Шифрин был прав. Спустя некоторое время я уже хорошо знал его самого, а его работы . перестали быть для меня загадкой.
Ну, а пока на краешке стола стоят чашечки с ароматным кофе. Мы сидим рядом и ведем неторопливую беседу. Говорим, перескакивая с темы на тему: литература, живопись, события международной жизни, одесские новости…
Он оказался интересным рассказчиком, умел и слушать собеседника, а в спорах, которые иногда возникали между нами, оставался мягким и ненавязчивым.
Шифрин часто звонил, приглашал в гости. По-видимому, он не был обременен большим количеством друзей — всегда бывал один. Его жилище удручающе действовало на меня, но вскоре я забывал об этом, увлекаясь беседой. И все же однажды спросил чем объяснить эту неустроенность. Видно было, что он ждал такого вопроса.
— Не говорил вам, наверное, раньше…— после небольшой паузы ответил Шифрин.— По профессии я юрист, работал под Москвой. Еще сравнительно недавно любил эту профессию. Но случилась в жизни неприятность и совершенно выбила из колеи, свела на нет многолетний труд. Но ничего, силы еще есть, а это главное. Надо снова найти собственную линию, определиться и добиваться своего…
Он ожесточился, на лице резко обозначились скулы, я почувствовал, что коснулся какой-то болезненной для Шифрина стороны его жизни. Но это состояние длилось буквально несколько секунд. Он опять стал таким, как всегда,— общительным, приветливым.
— Все хорошо, друг мой,— улыбнувшись, сказал Шифрин,—жизнь идет вперед, она диктует, но ведь и мы можем направлять ее в нужное русло. Надеюсь, все наладится, этой надеждой и живу.
Расспрашивать было неудобно. Не говорит человек о своих житейских неурядицах, ну и ладно. Дело это деликатное, захочет — сам расскажет…
Прошло уже полгода, как мы познакомились. За это время, казалось, успели хорошо узнать друг друга, перешли на «ты», а Шифрин просил называть его просто Авой — ему, мол, это приятно, так обращаются к нему самые близкие люди. И я рад был этой дружбе. Серьезный, содержательный, остроумный, готовый оказать товарищу любую услугу — таким виделся мне тогда Шифрин.
Только однажды разговор с Авой не понравился и даже как-то насторожил. Мы обедали в ресторане на морвокзале, изредка обмениваясь короткими репликами. Когда я сообщил Аве, что собираюсь через несколько дней в очередную заграничную поездку, он оживился, стал спрашивать, каким будет маршрут. Я ответил, что повторю знакомый уже путь до Вены и обратно, чтобы, как и намечалось, подготовить новую большую передачу о Дунае.
Ресторанный оркестр заиграл «Фрейлихс». Эту веселую еврейскую мелодию я очень люблю и охотно слушал ее, тихонько отбивая такт йогой. Ава стал задумчив и, как бы самому себе, начал говорить о том, что хорошо бы всем евреям собраться вместе, единой семьей на одной земле, где шла бы тихая безмятежная жизнь и мирно паслись бы в полях под безоблачным ребом овечки, где не было бы богатых и бедных, и земля была бы родной, какой для многих уже стал Израиль.
Он говорил, как бы думая вслух, а я все больше поражался его суждениям. Пусть не обижаются на меня овечки, но они мне глубоко безразличны, я не думаю о них, даже когда ем шашлык. Что касается Израиля, то о том, какая там «тихая безмятежная жизнь» и как там «нет бедных и богатых», я знаю не меньше, чем другие, а, может быть, и больше.
Мне довелось читать письма бывших одесситов к родственникам. Столкнувшись с жестокой действительностью «земли обетованной», они проклинают тот роковой час, когда решились уехать в Израиль. Некоторые из них были мне знакомы. Читая строки, полные отчаяния, я вспоминал своих бывших земляков совсем иными и мне порою трудно было понять, что же толкнуло их на необдуманный, непоправимый шаг.
До какой степени безысходности может дойти человек, лишивший себя Родины, я убедился, будучи в Вене, когда встречал тех, кто испытал на себе все прелести израильского «рая» и бежал оттуда.
Именно об этом я стал говорить Шифрину. Он наклонился вперед, пытаясь расслышать меня, но растерянно развел руками и показал на уши — оркестр во всю мощь своих электрогитар исполнял какую-то залихватскую мелодию.
Ава, человек почти не пьющий из-за болезни, налил себе немного коньяку, кивком приглашая меня выпить. Барабан продолжал грохотать, и говорить было трудно. Пока мы закусывали, мой пыл поостыл, и я решил не говорить Аве резких слов — мало ли что может сболтнуть человек, не подумав. Возможно, под настроение, ведь до сих пор ничего подобного слышать от него не «приходилось. Наивность— это не порок, а скорее недостаток. Еще мой мудрый дедушка поучал меня, ребенка: «Если ты хочешь иметь друзей без недостатков, значит, ты не будешь иметь друзей».
Когда затихла музыка, я не стал упрекать Шифрина, спросил только, почему же, он не едет к овечкам. Моей иронии Ава, видимо, не понял. Он почему-то развеселился, хлопнув меня по плечу, сказал: «Молодец!» — и заказал еще коньяку.
В тот вечер мы посидели больше обычного, долго беседовали. Это было вроде моих проводов.
Я готовился к поездке по Дунаю. Составил подробный план радиопередачи, подготовил свой портативный магнитофон, накупил красочных открыток и разных значков—их всегда спрашивают за границей,— сделал нужные заметки на память.
Обычно перед рейсом мои друзья и знакомые просят привезти какие-нибудь сувениры. Все это я записываю в книжечку, чтобы не забыть, и стараюсь их выполнить. На этот раз самым первым записал в свою книжечку Аву, хотя он и не заикнулся о сувенире. Решил купить ему что-нибудь интересное, и именно первому, пока не разойдутся деньги. Мне доставляло удовольствие думать о сувенире для Авы, хотелось как-то ответить на его сердечность, доброе отношение.
В Измаил, откуда начиналась поездка по Дунаю, я решил добраться на теплоходе «Белинский», который в то время совершал регулярные рейсы из Одессы. В день отъезда Ава пришел проводить меня. Мы зашли в каюту выпить посошок. Подняв бокал, Ава улыбнулся мне и сказал:
— За тот же тост!
Мы выпили, хотя я и не понял, что он имел в виду. Мы не раз провозглашали тосты, и все они были хорошими,— какая разница, о каком именно он подумал.
До отхода оставалось еще много времени, но Шифрин торопился. Я пошел проводить его до трапа. И тут он попросил об одном одолжении. Оказывается, в Вене у него есть очень близкий родственник, Хелел Левин, который переменил место работы, и Ава никак не может наладить с ним переписку. Вот он и просит зайти на прежнее место службы: там наверняка скажут, куда девался человек.
Я подумал о том, что в Вене у меня будет не так уж много времени, да и нужно ли мне вообще мотаться по чужому огромному городу и разыскивать там кого-то. Но и отказывать было неудобно, ведь речь шла о близком родственнике Авы.
Не замечая моего замешательства, Шифрин вынул из блокнота и протянул мне листок. Там было написано: «Вена, Мексикоплац, 21, Симон Рихтер. Спросить Хелела Левина».
Увидев этот адрес, я успокоился. Мексикоплац находится в трех минутах ходьбы от пристани, у которой швартуются наши суда. Направляясь в город, никак не минуешь этой улицы. Все складывалось очень удобно: я сумею выполнить просьбу Авы попутно, между делом, это займет совсем немного времени.
Видя, что я рассматриваю адрес, Ава сказал:
— Только не мни его, а то потом не разберешь.
Я аккуратно положил листок в свою большую записную книжку.
Источник: