Строитель Санкт-Петербурга и русского флота — Петр Великий был первым русским океанографом. Он занимался изучением Каспийского моря, измерял глубины, доставал грунт со дна. По его повелению была произведена подробная «опись» этого моря. Петр хотел знать свою страну, свое огромное хозяйство.
Понимая, как важно для мореплавания уметь пользоваться компасом, Петр велел вести наблюдения за магнитной стрелкой и отмечать на карте, насколько она отклоняется от меридиана к западу или к востоку.
В 1725 году в Петербурге ученые в первый раз собрались на заседание Академии наук, основанной по указу Петра. И в том же году академики взялись за гидрологические и метеорологические наблюдения.
За погодой и за жизнью рек следили у нас и прежде.
Еще в 979 году летописец записал: «Были громы великие и страшные ветры сильные с вихрем». Таких записей о бурях, о морозах, о наводнениях много можно найти в русских летописях.
В XVII веке за погодой приказано было следить караульным стрельцам Кремля. Перед тем как смениться, караульный записывал: «Было днем тепло, и с кровель снег таял, а в полдень шел снег мокрый, а ночью было холодно». Или: «Было вёдрено днем, а ночью был мороз непомерно лют».
И только в начале XVIII века за русской природой принялись наблюдать с помощью приборов.
Как рассказывает один из историков русской метеорологии— А. X. Хргиан, в 1722 году Петр Первый приказал адмиралу Крюйсу «иметь справедливую записку журналу, погоде и ветрам».
Вот одна из записей в этом журнале, свидетельствующая о том, что в распоряжении наблюдателей были приборы — компас, флюгер, водомерная рейка.
«Апрель, суббота. По утру ветер ост-зюйд-ост, крепкий ветер и дождь, в полдень то ж, а вечер ветер зюйд-ост и зюйд-зюйд-ост, в ночи ветер вест и вест-норд-вест крепкий и вода на два фута сверху ординара».
От этой сводки словно веет свежим морским ветром, который так знаком каждому ленинградцу.
На первых порах наблюдения велись не очень регулярно. Дело пошло лучше, когда вести журнал погоды начали академики.
Каждый день измеряли высоту воды в Неве. Отмечали сроки вскрытия и замерзания реки.
Погоду наблюдали сначала два, а потом три раза в сутки.
Кроме температуры, измеряли давление воздуха барометром, следили за направлением и силой ветра. В журнале отмечали облачность и осадки, грозы и северные сияния, первые и последние морозы. Даже ласточек — и тех заносили во «входящий журнал», едва только они появлялись весной в окрестностях Петербурга.
Скоро начались наблюдения и в других местах.
Тут нельзя не вспомнить имя скромного военного врача Иоганна Лерхе. Много лет провел он в походах и путешествиях. Он изъездил всю Россию, побывал в Баку и в Тамбове, в Астрахани и в Выборге, в Киеве и в Дербенте. Когда его полк размещали на постой где-нибудь в бессарабской деревушке или в захолустном городишке Западного края, Лерхе доставал из своего походного сундучка тщательно упакованные приборы и с беспокойством осматривал их: не разбилась ли на ухабах во время переезда длинная трубка ртутного барометра, не случилось ли чего с термометром? И вот уже в чашечку барометра налита ртуть, термометр Фаренгейта пристроен в подходящем месте за окном, толстый журнал с записями раскрыт на чистой странице…
В дни мира, так же как и в дни войны, когда турецкие ядра шлепались неподалеку и в лазарет тащили на носилках раненых, полковой лекарь Лерхе нет-нет да и вспоминал: как бы не пропустить положенного часа, чтобы записать давление, температуру, влажность воздуха, направление ветра!
Никто ему этого не поручал, никто его за это не. хвалил. Но ни один наблюдатель, находящийся на службе и получающий жалованье, не мог бы делать своего дела более добросовестно и внимательно, чем этот метеоролог-доброволец. Товарищи по полку, должно быть, подсмеивались над методичным чудаком лекарем. Они-то иначе проводили свой досуг! Но в то время, как они записывали мелом на столе карточные долги, лекарь заносил в свой журнал все новые и новые данные о климате огромной страны — России.
Первые страницы журнала хранили записи, сделанные в Москве, когда Лерхе было всего только двадцать три года. Знал ли он тогда, что эти несколько страниц станут первой главой русской климатологии!
Вскоре русскими учеными были начаты метеорологические наблюдения и на востоке страны—на Урале и в Сибири.
В тот самый год, когда была основана Академия наук, Петр Великий положил начало небывалой по размаху научной экспедиции, которая по праву была потом названа Великой.
Каждый раз, когда мы видим на карте слова: «Берингов пролив»,— мы вспоминаем начальника Великой Северной экспедиции командира Беринга. А когда мы читаем на той же карте: «Море Лаптевых»,— мы воскрешаем в памяти образы отважных русских моряков Дмитрия и Харитона Лаптевых, которые были ближайшими помощниками Беринга.
Так в географических названиях запечатлелась иетория открытий, совершенных участниками экспедиции.
А участников было немало — около шестисот человек. Среди них были и ученые. По пути на восток они основали несколько метеорологических станций — в Казани, в Тюмени, Соликамске, Усть-Каменогорске, Томске, Кузнецке и других городах.
До нас дошло известие, что в Казани наблюдателем стал учитель городской школы Симеон Куницын и что ему были переданы академиками «один барометр да один термометр, также для познания ветров анемоскопиум и компас, с письменными наставлениями на русском и латинском языках».
Все больше наблюдений, все больше цифр собралось в ученых трудах, в записках русских и иностранных путешественников, в журналах наблюдателей. Люди во многих странах усердно копили материал для здания науки. Но что это будет за здание, мало кто представлял себе.
Среди академиков был только один человек, который умел заглядывать далеко в будущее. Он не хотел примириться с тем, что «физики не столько заботятся об истолковании воздушных перемен, сколько об исполнении своей должности». С сокрушением говорил он, что «лучшая часть натуральной науки почти умерщвлена».
Этого академика звали Михаил Васильевич Ломоносов (1711—1765).
Источник: