В самом начале XIX века в России было только семь станций, а через два десятилетия их число уже возросло до двадцати семи. Наблюдателями были и настоящие ученые и любители. Среди них можно было встретить академика и учителя гимназии, священника и помощника аптекаря, профессора и губернатора. Не мудрено, что в работе русских наблюдателей не было в те времена большого порядка. Но и тогда уже находились люди, которые, подобно Ломоносову, хлопотали об устройстве метеорологической сети, работающей по общему плану.
Таким был, например, основатель Харьковского университета В. Н. Каразин (1773—1842). Это был человек глубокого ума и разносторонних знаний. Он твердо верил, что «люди достигнут возможности располагать, по крайней мере в некотором пространстве, состоянием атмосферы: производить дождь и вёдро по своему произволу».
В 1810 году он произнес в собрании Московского общества натуралистов речь, в которой горячо доказывал, что нужно создать сотни метеорологических обсерваторий, расположенных по всему огромному пространству России — от Колы до Тифлиса, от Либавы до Нижне-Колымска. Эти обсерватории должны работать по единому плану, и все их наблюдения должны собираться в одном ученом обществе.
Каразин говорил, что, если Россия возьмется первая за такое великое предприятие, к нему, несомненно, примкнут ученые общества и мореплаватели всех стран, чтобы общими силами изучать воздушную оболочку земного шара.
Прошло еще четверть века, и за дело устройства метеорологической части взялся упорный и трудолюбивый академик Адольф Яковлевич Купфер.
Еще будучи профессором химии Казанского университета, он занялся наблюдением над земным магнетизмом и построил в Казани магнитную станцию. Потом благодаря его энергии такие же станции были построены в Петербурге, Нерчинске и Колывани. Кроме магнитных, там велись также и метеорологические наблюдения.
Но Купфер хотел большего: он мечтал создать главную физическую обсерваторию, которая направляла бы работу всех станций. Он понимал, как важно объединить или, как он говорил, «подвести под одну точку зрения все подробности огромной картины, изучение которой по частям столько же бесполезно, сколько и трудно».
Проект, составленный Купфером, и сейчас поражает нас глубиной мысли. Купфер писал, что метеорологические явления «надо рассматривать во взаимной связи, в постепенном развитии их». Он выражал надежду, что наблюдения, производимые одновременно в разных местах, дадут возможность предсказывать приближение бурь и наводнений.
Так снова в трудах русского ученого была поставлена задача предсказания погоды.
Проект был представлен. Но устройство Главной физической обсерватории требовало больших средств.
Чиновники, от которых зависело решение вопроса, делали все, что могли, чтобы затормозить дело: они не понимали его значения.
Купфер писал докладные записки, обивал пороги министерств.
К счастью для дела, у Купфера появился неожиданный влиятельный союзник — знаменитый ученый Гумбольдт.
Гумбольдт как раз в это время совершал путешествие по Сибири и на обратном пути побывал в Петербурге, в Академии наук.
Его одинаково интересовали и Амазонка и Иртыш. Одни и те же приборы побывали с ним и в Южной Америке, и на берегах Оби. Ему не сиделось на месте, в Европе. Он хотел собственными глазами сравнить горы Мексики и Алтая, саванны Ориноко и степи Сибири, золотоносные земли Урала и Новой Гренады.
Когда Купфер рассказал ему о своих планах, Гумбольдт отнесся к ним так горячо, как если бы дело касалось его собственной страны.
И вот в 1849 году, когда Лондонское королевское общество еще только совещалось об устройстве Центральной физической обсерватории, в Петербурге такая обсерватория уже начала работать.
Одна из парижских газет писала об этом: «Мы и не замечаем, как иностранцы нас опережают в науках. Вот Россия основала без всякого шума Главную физическую обсерваторию, имеющую огромное значение. Ничего подобного нет до сих пор еще нигде в Европе».
Обсерватория была построена на Васильевском острове, рядом с Горным институтом. Там и сейчас вертится флюгер над высокой красной башней.
Пятьдесят пять русских станций стали посылать в Главную физическую обсерваторию свои наблюдения. То, о чем Купфер так долго мечтал, наконец осуществилось.
Накопление материала сделало возможным его обобщение. Эту работу выполнил академик К — С. Веселовский. Обобщив все наблюдения русских метеорологов, он написал большую работу «О климате России». Незадолго до этого вышла книга московского профессора М. Ф. Спасского «О климате Москвы».
Спасский, так же как и Дове, внимательно следил за буранами и бурями, за каждой метелью и пургой. В своей книге «О климате Москвы» он изображал все перипетии борьбы между тропическим и полярным потоками. Он рассказывал, какой длительной бывает эта борьба.
Перевес долгое время остается попеременно то на одной, то на другой стороне. Барометр то поднимается, то опять опускается. Небо то проясняется, то задергивается облаками. Весной и осенью нередко дождь сменяется снегом или крупой, и наоборот, смотря по тому, какой из встретившихся потоков одерживает на время перевес.
Спасский писал о борьбе воздушных потоков, как о войне двух армий. Эта война заканчивается тем, что одна из армий одерживает победу и устанавливает свое господство на захваченной территории — свою погоду.
В том же самом 1850 году, когда Дове наблюдал метели и бури на огромном фронте от Швеции до Триполи, Спасский в России тоже следил за великой битвой воздушных потоков. В начале декабря господствовал полярный воздух, 6 декабря барометр начал падать — приближался экваториальный поток…
Спасский писал:
«Уступив первому напору экваториального течения, полярное течение снова собрало свои силы, чтобы отразить нападение противника. Утром 9 декабря стояла тихая погода, потом начал дуть северный ветер…»
Оттепель сменилась пургой. Сотни людей были засыпаны снегом и замерзли. Многие не сразу были отысканы, столько выпало снега. Сила ветра была так велика, что разрушила много домов.
Спасскому была ясна причина этой дикой бури.
«Это атмосферическое возмущение,— писал он,— произошло вследствие борьбы между двумя течениями воздуха — борьбы, с помощью которой теория г. Дове дает нам возможность объяснить большую часть атмосферических явлений. Однако некоторые ученые продолжают еще опровергать справедливость этой теории, вопреки несомненным и ясным доказательствам».
Спасский пошел еще дальше, чем Дове. Предвосхищая позднейшие исследования, он писал, что для объяснения перемен погоды «необходимо принимать в расчет общее движение атмосферы…»
Так Дове нашел себе союзника в Москве. Книгу Дове «Закон штормов» перевел на русский язык мичман Павел Мордовии.
Кого же, как не моряка, мог интересовать закон штормов?
Источник: