Нигде человек не чувствует так сильно своеволие стихии, как на пароходе.
Тут она каждую минуту напоминает о себе.
Вещи в каюте оживают и выходят из повиновения. Вы лежите на койке, а пара ваших сапог отплясывает сама какой-то дикий танец. В каюте пляшет все, что не приделано наглухо к полу, к столу, к стене.
Чемодан наносит вам удар в живот, тарелка выплескивает вам суп на колени.
Вещи словно мстят за свою долгую неподвижность.
Вы благополучно пересекли океан. Но вы не чувствуете себя победителем моря. Хорош победитель, которого чуть не вывернула наизнанку бортовая или килевая качка! Пока ваши вещи носились, словно живые, вы старались лежать неподвижно, как вещь, боясь сделать лишнее движение.
Наши поморы пели когда-то песню о синем море:
|
Одевашь, обувашь, море синее! Омывать, погребать, море синее!.. |
Во времена парусных кораблей моряки редко умирали на суше. Но и теперь моряку нельзя не считаться с бурей.
Море грозит людям бедами, даже когда оно спокойно.
В 1912 году огромный пароход «Титаник» погиб среди полного спокойствия, когда на море не было ни ветерка.
Вот несколько выдержек из рассказа пассажира, которому удалось спастись:
«На пароходе — тишина. Палубы пусты. Уже 11 часов 30 минут. Почти все пассажиры ушли спать. Вдруг толчок. Весь остов корабля вздрогнул и затрещал. С мостика раздался какой-то необычный пронзительный свист. Потом опять наступила тишина.
В салоне четверо пассажиров замерли с картами в руках. Наконец один из них встает, подходит к иллюминатору и испуганно вскрикивает: «Льдина!.. Мы столкнулись… Гибнем…» Он скорее угадывает, чем видит сквозь толстое стекло леля-ную гору.
Тогда все бросаются на палубу. В темноте слышно топанье ног. Люди бегут не зная куда, бегут от смерти. Пароход наклоняется. Его машины внизу внезапно умолкают. Крики усиливаются. Офицеры успокаивают толпу. И вдруг раздаются звуки музыки. Оркестр играет вальсы, польки, марши. От музыки на душе становится еще страшнее.
Слышится голос капитана: «Спускать на воду шлюпки!» Всем теперь ясно, что опасность велика. Глухой стон проносится по палубе. Снова начинается паника. И вот уже первая лодка уносит женщин и детей в море…»
«На спокойной воде пароход, весь освещенный точно для бала, казался еще огромнее среди прозрачных глыб льда. Он плавно наклонялся вперед, погружаясь в воду. В течение целого часа к небу поднимался хор голосов, моливших о помощи».
«Радисты посылали сигналы о бедствии даже тогда, когда пароход уже погружался в воду. А музыканты продолжали играть до последней минуты…»
«Из 2200 пассажиров было спасено только 675…»
Но даже когда человек на берегу, у себя в доме, он не всегда может быть уверен в том, что море не причинит ему бед.
В 1931 году зимой шторм смыл на крымском побережье два двухэтажных каменных дома, разрушил пристань в Алуп-ке и волнолом в Туапсе.
В течение тысячи лет стояла около Симеиза скала Монах. Ее назвали так потому, что она напоминала человеческую фигуру в плаще, с капюшоном, накинутым на голову.
Каждое лето приезжали в Крым туристы и находили Монаха на прежнем месте. Но в 1931 году они увидели вместо своего старого знакомого три бесформенные глыбы.
Оказалось, что во время шторма волны разбили Монаха на три куска.
Вот какая сила у «свободной стихии», с которой когда-то прощался на этих крымских берегах Пушкин!
Стихия не только свободная, но и строптивая.
Как же укротить строптивую?
Люди думают об этом с давних пор.
Огонь гасят водой. А чем погасить воду? Как унять не пожар, а бурю?
Догадались, что волны можно гасить маслом. Нельзя подливать масло в огонь. А на воду масло действует умиротворяюще. Недаром Тютчев писал:
|
И на бунтующее море Льет примирительный елей… |
Но большие волны — самые страшные — человек еще укрощать не умеет.
Единственное, что он может сделать,— это строить свои корабли и пристани так, чтобы они не боялись волн.
А для этого надо знать, что такое волны. Прежде чем меряться с морем силой, надо измерить его силу.
Есть прибор, который записывает удары волн.
Волны бьют по коробке, на которую натянута толстая резиновая перепонка. В коробке — глицерин. При каждом ударе глицерин уходит из коробки в трубку, а трубка соединена с самописцем.
Волна словно кулаком бьет по прибору. И прибор записывает каждый удар.
Так меряют люди силу моря, чтобы правильно строить пристани, молы, волноломы.
Броню надо рассчитывать по удару.
И корабли тоже надо строить в расчете на волны.
Моря бывают разные. На одном море волны никогда не бывают высокими, а на другом они достигают высоты во много метров.
Кораблестроителю надо знать характер моря, по которому будет плавать корабль.
Если корабль рассчитан на одно море, а попал в другое, он может при первой же буре поломаться и пойти ко дну.
Я уже говорил о том, что у нас есть большой знаток моря — академик В. В. Шулейкин. Это он первый услышал с помощью изобретенного им прибора «голос моря» — звуковые волны, неслышные для уха и предвещающие шторм. Академик Шулейкин построил такой корабельный прибор, который сам зарисовывает волны во время плавания.
Прибор устроен просто. Но как не просто делать такие простые вещи! Академик Шулейкин взял коробку и затянул ее сверху тонкой резиной.
Если корабль не режет волну, он то взбирается на гребень, то опускается в ложбину между волнами. Когда корабль идет вверх, резина в коробке прибора выгибается наружу. Когда корабль опускается, она вдавливается внутрь. Происходит это оттого, что с высотой давление воздуха падает
Чтобы почувствовать понижение давления, человеку надо подняться на высокую гору. А прибор так чуток, что поднимите его на метр — и он это заметит.
Колебания резины записывает перо. Стоит кораблю подняться на метр, чтобы перо переместилось на сантиметр.
Прибор был установлен на корабле «Трансбалт», которому предстояло совершить плавание по многим морям.
«Трансбалт» обошел чуть ли не весь свет: побывал ив Индийском океане, и в Южно-Китайском, и в Японском морях. И всю дорогу прибор зарисовывал волны.
Опытному человеку достаточно взглянуть на рисунок, сделанный прибором, чтобы узнать «почерк» моря. Вот слегка волнистая, плавная кривая — это мертвая зыбь в Индийском океане. Вот неровные волны Южно-Китайского моря. А вот порывистые, крутые размахи — это шторм в Восточно-Китайском или Японском морях.
Академик Шулейкин часто думал о том, как надо строить корабли, чтобы качка была возможно меньше.
Он и его сотрудники на Черноморской гидрофизической станции испытывали модели судов, устраивая «бурю в стакане воды», или, вернее, в лотке с водой.
Оказалось, что модель ледокола «Ермак» сильно качает даже на небольшой волне, а модель теплохода «Чехов» почти не качает даже во время шторма.
Академик Шулейкин производил сложные вычисления, в которых не было недостатка в интегралах и дифференциалах. Он вычерчивал одну кривую за другой. И ему удалось найти формулу, которая показывает, как надо строить корабли, чтобы они не боялись качки. Корпусу корабля надо дать такие обводы, чтобы при крене на определенный угол корабль вытеснял как можно больше воды. А чтобы корабль мог плавать безопасно, у него должен быть не низкий, а высокий борт.
Большой, правильно построенный корабль может не бояться волн. А маленькому суденышку лучше подождать в гавани, пока буря уляжется, пока волны не станут ниже какой-то определенной высоты.
Значит, надо в гавани все время следить за высотой волн и мерить ее.
Это делают на морских прибрежных станциях.
Но как ухитряются гидрологи мерить волны?
Ведь волна все время меняется. Едва успев подняться во весь рост, она уже обрушивается, разбивается в белую пену.
Чтобы измерить волну, ставят в море волномерную рейку с ярко раскрашенными делениями или заставляют волны качать буек, а за буйком следят с берега в зрительную трубу со шкалой, как в артиллерийском бинокле. А можно сделать и так, чтобы волна сама себя зарисовала. Для этого надо только зажечь на буйке огонь и фотографировать этот огонь на движущейся ленте.
Легко измерить высоту видимой волны. Но как быть, когда кораблю приходится иметь дело с невидимой волной?
Бывают и такие волны.
Во время своего плавания на «Фраме» Нансен заметил странное явление. Случалось, что где-нибудь в фиорде, в устье реки «Фрам» целыми часами не мог выйти из «мертвой воды». Какая-то невидимая сила держала корабль и не давала ему ходу.
Чтобы понять, в чем тут дело, ученый Экман сделал такой опыт. Он попробовал создать небольшое море у себя в лаборатории, и притом так, чтобы снизу была морская вода, а сверху пресная, речная.
Потом он взял модель корабля и повел ее через свое море. По морю побежали от корабля волны. А внизу — между соленой и пресной водой — тоже пошли волны, только невидимые.
Эти-то внутренние волны и мешали кораблю продвигаться вперед.
Легко увидеть волну, которая образуется на границе между водой и воздухом. Но волну, проходящую на границе между водой и водой, можно заметить только с помощью прибора.
Где бывает жидкий грунт? Там, где менее плотный слой воды лежит на более плотном.
А отчего один слой плотнее, а другой легче?
Оттого, что один холоднее или солонее, чем другой.
Значит, чтобы увидеть невидимый грунт и измерить высоту невидимых волн, надо взять из глубины несколько проб воды и узнать ее температуру и соленость.
Как достать воду из глубины? Если просто опустить ведро, оно зачерпнет воду не там, где нам надо, а где придется. Тут нужен такой прибор, который набирал бы воду тогда, когда мы ему прикажем.
Об этом приборе я уже говорил. Он называется батометром.
На стальном тросе опускают в море медный цилиндр с двумя кранами на концах. Когда батометр доходит до нужной глубины, по тросу посылают вдогонку грузик. Грузик, стукнувшись о выключатель, приводит в ход механизм, который опрокидывает цилиндр и закрывает краны.
Вместе с батометром отправляют в глубину два глубоководных термометра. Если опустить в воду обыкновенный термометр, он будет по дороге менять свои показания. А на что нужен гидрологу такой прибор — лжесвидетель?
Как же заставить термометр говорить правду, показывать температуру морской глубины?
Тут люди изобрели такой способ. Термометр устраивают так, чтобы при его опрокидывании ртутный столбик отрывался от той ртути, которая в шарике. Тогда термометр уже не сможет изменить свои показания.
Когда сверху посылают грузик, он опрокидывает весь прибор — и барометр и термометры. Ртуть разрывается где надо, и показания уже больше не меняются.
А как узнать глубину, до которой дошел прибор? Ведь трос может отнести в сторону течением: вытравили тысячу метров троса, а глубина, может быть, только девятьсот.
Тут берут на помощь еще один прибор — термоглубомер. Вода давит на шарик с ртутью и выжимает ртуть в стеклянную трубку — капилляр. Чем глубже идет прибор, тем выше столбик ртути. И вдруг — хлоп! Грузик щелкнул по выключателю, прибор опрокинулся. Глубина замерена.
Впрочем, замерены сразу и глубина и температура. Ведь ртуть отзывается не только на давление воды, но и на ее температуру. Сличив показания термоглубомера и термометра, вносят нужные поправки.
Много придумано способов и приборов для того, чтобы определять глубину, температуру, соленость. Есть приборы, которые сразу записывают и температуру и глубину.
Это нужно не только для того, чтобы отыскивать в глубине жидкий грунт и измерять высоту громадных внутренних волн.
По температуре в глубине и на поверхности можно узнать, где проходят теплые, где холодные течения. А от течений зависит погода не только на море, но и на материке.
Измеряя температуру воды в Баренцевом море, гидрологи следят за теплым течением Гольфстрим. А это нужно для того, чтобы можно было задолго до навигации предсказывать, как будут вести себя льды в Арктике, на Северном морском пути.
Где-нибудь в северной Атлантике капитаны торговых судов измеряют температуру воды. И это помогает гидрологам давать прогноз вскрытия рек.
По температуре воды судят о том, где могут двигаться косяки рыбы. Ведь рыбе для ее переходов годится не всякая подводная погода. Если капитан видит, что вода становится все холоднее, он знает, что ему предстоит встретиться со льдами.
Мне показывали в Центральном конструкторском бюро Гидрометслужбы судовой термограф. Он записывает температуру воды у поверхности моря. Следя за его записью, штурман, стоящий на вахте, может даже ночью или в тумане заметить ледяное поле.
Современному кораблю не грозит участь «Титаника». Корабль задолго до встречи со льдами чувствует их приближение.
За морскими льдами следят теперь и самолеты, которые посылаются в разведку. Самолеты сообщают по радио, где лед появился, где сгустился, где стал реже.
Люди следят за морем, за строптивой стихией и с самолета, и с корабля, и с берега.
Чтобы узнать скорость и направление течений, опускают в море вертушку: течение вращает лопасти пропеллера, а счетчик считает обороты. В море на буйке устанавливают самописец течений, и он сам производит измерения и ведет запись.
Четыре раза в сутки, а то и раз в десять минут, у берегов измеряют уровни.
Каждому понятно, для чего следят за уровнем воды в реке. Там высокий паводок может затопить город, разрушить мосты и пристани.
А зачем следить за уровнем моря? Разве он не остается всегда на одной высоте — на том самом уровне моря, с которого мы ведем отсчет?
Тот, кто так рассуждает, делает ошибку: он забывает о приливах и отливах, о ветрах, нагоняющих воду к берегу и сгоняющих ее обратно в море.
Море колеблется, как чашка весов, и эти качания нетрудно заметить, потому что они происходят у всех на глазах.
Но бывают и медленные, вековые колебания уровня. Море наступает на сушу или отступает от нее в течение веков. Недаром моряки видят иногда на дне сквозь прозрачную воду развалины древних стен или упавшие колонны.
Чтобы и наши теперешние города не постигла такая же участь, надо из года в год следить за уровнем моря.
Есть моря-озера, оторванные от океана. Им приходится самим сводить концы с концами, не рассчитывая на огромные запасы, собранные в океанском водохранилище.
За такими морями-озерами надо следить особенно зорко.
С 1930 до 1945 года уровень воды в Каспийском море упал почти на два метра. Всех волнует вопрос: что же это значит? Мелеет ли море раз навсегда, или оно потом опять начнет подниматься? Ведь если оно мелеет, придется перестраивать прибрежные города и портовые сооружения или даже переносить их на другое место. А это обойдется в миллиарды рублей.
Чтобы решить этот вопрос, гидролог просматривает старые наблюдения, перелистывает таблицы, в которых записаны уровни, роется в пыльных книгах, в летописях. Когда надо, гидрологу приходится становиться историком.
И чем точнее были сделаны в прошлом измерения уровня, чем больше их, тем легче гидрологу сказать, мелеет Каспийское море или не мелеет и каким будет его уровень через год или пять лет. Тут, как и на реке, гидрологу верно служит водомерная рейка — футшток.
Уровень отсчитывается по рейке четыре раза в сутки, а во время прилива и отлива даже каждые десять минут: ведь тогда уровень меняется особенно быстро.
Еще лучше, если само море ведет дневник — записывает свои колебания. Море поднимает или опускает поплавок мареографа, а поплавок приводит в ход перо.
Так наблюдатели следят и за каждым буйным прыжком моря, и за его медленным, вековым движением.
Есть люди, которые всю жизнь живут у моря и все-таки его не знают.
Спросите обитателя Сочи или Анапы, почему Черное море назвали Черным. Вряд ли они могут это объяснить.
А человек, изучающий море, скажет вам, что Черное море кажется темнее других, потому что у него круче волны…
Когда на море нет волны, оно, как зеркало, отражает небо. У моря и неба тогда один цвет.
Но стоит появиться волнам, и мы уже начинаем видеть не только цвет неба, но и цвет самого моря. Мы словно смотрим сквозь волны.
Чем круче волны, тем виднее нам его цвет.
Так и со стеклом. Чтобы увидеть цвет стекла, надо посмотреть на него с ребра.
Сколько раз художники изображали светлую дорогу, которая в солнечный день или в лунную ночь идет через море до самого горизонта. Поэты писали о «лунной стезе», о солнечной «дороге к счастью».
И вот приходит ученый и говорит: это солнце (или это луна) отражается в тысячах наклонных, качающихся зеркал, в тысячах крошечных волн.
Если бы море было спокойно, оно все было бы как одно огромное зеркало. А рябь разбила морское зеркало на тысячи осколков.
Но откуда берутся в тихую погоду крошечные волны ряби?
Ученый и на это даст ответ. Он скажет, что большую волну поднимает на море могучий воздушный поток — ветер, а рябь разводят еле заметные воздушные струйки, бегущие над водой.
Так преображается пейзаж, когда на него смотрит понимающий глаз.
Описывая крымское побережье, поэт нарисует голубое зеркало моря у берега, а вдали, на горизонте, темную синюю полосу.
Но только ученый не просто увидит, а сможет объяснить этот пейзаж.
Ученый скажет, что у берега море гладкое, потому что горы заслонили от ветра прибрежную полосу. Перевалив через горы, ветер падает на море не у самого берега, а вдали, у горизонта. Упав на море, ветер разводит там волну. Оттого-то море и кажется вдали синим.
Источник: